– вскинулся Глеб. – Да и кто тебе поверит? Ты ведь Шумило-  гусляр, площадной скоморох.

    * На гуслях играю, но не скоморох, – возразил Шумило, хмуря брови. – Я из плотницкой семьи, и тебе это известно. Разве не ты заказывал повозку моему отцу, когда живал в Новгороде?

    * Да ты и не плотник вовсе, а так, перекати-поле, – с натянутой улыбкой заявил князь, перебегая глазами с Дмитрия на Шумилу и обратно. – Развлекай тут своих дружков, а мне с вами говорить – только честь свою ронять.

          Князь повернулся и с важным видом, хотя довольно поспешно, двинулся прочь, рассекая толпу.

    * Честь ронять! – усмехнулся ему вслед Шумило. – Нельзя уронить то, чего не имеешь.

          Подскочил вездесущий Юрята и, кивнув в сторону Глеба, сказал:

    * Наверное, пошел в дом к боярину Тимофею Раменскому. А уж там его Берислава утешит.

    * Что за боярин Раменский? – спросил Дмитрий. – Не тот ли, который награду за Быкодера установил?

    * Он самый, – подтвердил Юрята. – Его отчина сильно пострадала от Быкодера.

    * А Глеб ему кем приходится?

    * Он у боярина Тимофея вроде как будущий зять принят. Только не понятно, кто станет его невестой – дочка боярина Анна или его падчерица Берислава- Устинья.

    * А этот боярин у князя Святополка в любимцах? – спросил Дмитрий.

          –    Говорят, не столько он, сколько его жена Завида.

            Тут Никифор не  без сарказма заметил:  

            – О, если бы этот боярин жил в Константинополе, так, наверняка, высоко бы поднялся по пресловутой лестнице, о которой неверные жены говорят: «С нашей помощью вы даже против своей воли взойдете на все семьдесят две ступени».10

          Никифор и Дмитрий рассмеялись вместе, ибо только они двое в толпе понимали, о чем речь. Впрочем, остроту насчет 72 ступеней могла бы понять и Евпраксия, но она с Феофаном стояла поодаль и не расслышала этих слов.

          Симпатии рыночной площади были на стороне Дмитрия. Особенно старался похвалить его гончар Вышата, довольный, что молодой купец пристыдил заносчивого князя, пристававшего к Надежде.

          Под одобрительные возгласы толпы Дмитрий и его друзья проследовали дальше, в менее людное место. Тут Евпраксия и Феофан приблизились к ним.

    * Хочу поблагодарить тебя, – обратилась Евпраксия к Дмитрию. – Мы с тобой не знакомы, но вижу,  ты человек благородный, если вступаешься за тех, кто слабее.

    * И от меня спасибо, – добавил Феофан, неловко прикрывая подбитую щеку. – Я бы, конечно, и сам дал отпор этому хвастуну, если б у меня оружие было.

            Шумило усмехнулся в кулак, а Никифор ободряюще сказал художнику:

    * Твое дело – церкви расписывать, а не ломать пальцы в драках.

    * Я слышала, что тебя зовут Дмитрий Клинец, – продолжала Евпраксия. – Значит, ты родом из Клинов? Не сын ли ты Степана Ловчанина?

    * Он самый. Откуда знаешь обо мне, госпожа?

    * Брат сказывал, что был такой Степан из Клинов – первейший лучник, отличался в боях и на ловах. И женат был на крещеной половецкой красавице. Вот я и догадалась, что ты его сын.

    * Да, отец мой был одним из лучших стрелков в войске Мономаха. А погиб под Зарубом от предательской стрелы... Неужто князь Мономах до сих пор его помнит?

    * Он помнит всех своих лучших воинов... – Евпраксия вздохнула. –  Брат потерпел в жизни только одно поражение – на Стугне, когда половцы забросали  войско русичей стрелами, как тучей. С тех пор Мономах завел и у себя искусных стрелков. А Степан был первейшим из них. Как же его не помнить? Да и ты, я слыхала, отличился в походе на Дон. Говорили дружинники: «Сын Степана