Ловчанина хоть и купец, а умеет управляться и мечом, и саблей, и копьем, и стрелами».  Это и не удивительно. Русский купец – всегда воин. В одной руке кошелек держит,  в другой – меч. Такие у нас торговые пути, что купеческий караван снаряжается, как военный отряд.

          Разговаривая с Евпраксией, Дмитрий и его спутники миновали рыночную площадь, вышли на пустырь вдоль дубового тына, ограждавшего подворья иноземных торговых гостей. Яркое, но не палящее майское солнце освободилось от легкой тучки, и в его лучах свежая зелень засияла нарядным  изумрудным цветом, купол церкви св. Ильи вспыхнул золотыми бликами. Дмитрий поднял голову, прижмурив глаза от небесного сияния и чувствуя, как беспричинный восторг наполняет душу. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что красота майского дня – это лишь начало его пути к чему-то  волнующе-прекрасному.

          Спутники с удивлением отметили внезапную задумчивость Дмитрия, а он, предупреждая их вопросы, кивнул в сторону иноземных подворий и сказал:

    * Сколько людей к нам приезжает! Греки, немцы, фряги11, армяне, моравы, венгры, евреи... Сколько на свете разных земель! И везде свои красоты, свои обычаи... Трех жизней не хватит, чтобы весь мир объехать. Эх, если б можно было, как в арабской сказке, сесть на ковер-самолет!..

          Евпраксия внимательно посмотрела на Дмитрия и спросила:

    * А ты больше всего на свете любишь путешествия?

    * А как же иначе? Разве это жизнь – сидеть на одном месте, где все давно знакомо и ничего нового не увидишь, не услышишь? Для меня жизнь – только в странствиях. Наверное, потому я и стал купцом.

    * Но ведь странствия, дороги – это всегда опасность.

    * Зато, когда опасность преодолеешь, – словно крылья вырастают.

    * У тебя и друзья такие же? – Евпраксия кивнула в сторону Никифора и Шумилы.

    * Нам тоже на месте не сидится, – подтвердил Никифор. – Мы ведь и познакомились в дороге. А после нас битва сдружила.

    * Битва?

    * Да. Когда у Крарийского перевоза напали на торговый караван кочевники, не быть бы мне в живых, если б не Дмитрий. Уже кривая сабля нацелилась на мою шею, – но стрела Дмитрия оказалась быстрей. А Шумило и тогда уже был известным силачом: прямо на ходу стаскивал поганых с лошадей и валил их голыми руками.

          Евпраксия окинула взглядом здоровяка Шумилу, спросила с улыбкой:

    * И этакие ручищи могут нежно играть на гуслях?

    * Я ведь родом из Новгорода, а там, почитай, каждый третий – гусляр, а каждый второй – плотник.

    * А ты, Никифор, – Евпраксия повернулась к греку, – ты ведь, кажется, из знатного византийского рода?

    * Да, но обедневшего. Я рано остался сиротой, и меня взял на воспитание мой единственный родственник – брат матери. Он был священником, близко знал Иоанна Продрома. Еще когда Иоанн был киевским митрополитом, дядя вместе со мной отправился к нему на корабле одного купца. Корабль  входил в состав торгового флота из Константинополя. Я был совсем еще мальчишкой, но хорошо помню, как мы плыли через Понт, потом вверх по Борисфену... А возле Канева нас встречало войско, присланное князьями для защиты от половцев. Я еще не знал тогда, что Русь станет моей второй родиной, но мне понравилась эта страна. Зеленые дубравы, чистые реки, степи с серебристой травой – все это было просто, не вычурно, но красиво. И люди на Руси оказались красивыми и добродушными. А ведь я боялся, что попаду в темную Скифию, как рисовали ее в Константинополе.

          Беседуя, они медленно приближались к монастырю, где в уединенной келье жила Евпраксия,