Волынского». Затем, после воцарения Елизаветы Петровны, когда многие опальные стали возвращаться из ссылок и восстанавливаться в прежнем значении, братьям Томским были пожалованы чины и земли. Старший, Андрей, вскоре умер, оставив жену и сына. Лев, не имевший семьи, женился на бедной уездной дворяночке Вере, пленившей его своей молодостью и красотой. Одно из новопожалованных имений Льва было на северо-восток от Глухова, и он иногда здесь бывал, неизменно привозя с собой молодую жену. Говорили, покойник отличался ревнивым нравом и ни на минуту не оставлял Веру одну. И, глядя на кокетливую красавицу, никто не удивлялся его ревности.
Все эти разрозненные сведения разом всплыли в Настиной памяти, и девушка слегка поморщилась, представив заносчивый взгляд и голос «столичной львицы». Вероятно, «жених» ей под стать. Вместе с тем, Настю разбирало любопытство, хотелось послушать, о чем говорят Шалыгин и Томский. И, при первой возможности, как только судейский чиновник отвлек Новохатько, она скользнула в сторону и, скрывшись за деревьями, пошла по аллее, вблизи которой могли находиться собеседники. Вскоре она услышала их голоса, приглушенные расстоянием и шелестом листвы. Они сидели на скамье, увитой шатром из дикого винограда. Настя приблизилась к ним сзади и, спрятавшись за широкий куст сирени, прислушалась.
Говорил Шалыгин:
– Вот такое у нас тут страшное происшествие. – Он тяжело вздохнул. – Ну, ладно, давай немного отвлечемся от мрачных дум. Значит, ты решил идти по стопам Василия Никитича Татищева3? Что ж, Клио – муза хорошая и к Мельпомене очень близкая. А какие новости у петербургских театралов?
– В Петергофе представляли «Гамлета» Сумарокова4.
– Да ну? Это уж, кажется, третья постановка, – с оттенком зависти заметил Шалыгин. – А ведь, знаешь, Денис, если по совести, так Александр Петрович трагедию Шекспирову уж слишком вольно переделал. А все потому, что не в подлиннике ее читал, а по французскому пересказу Лапласа.
– Да он и сам этого не скрывает, – заметил Томский, и в голосе его слышалась снисходительная усмешка человека, понимающего ревность одного творца к другому. – Александр Петрович так и говорит: «Гамлет мой, кроме монолога и окончания третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекспирову трагедию едва-едва походит». Это вот ты, Иван, по-английски свободно читаешь, так мог бы и Шекспира перевести.
– А я уже сделал попытку, – понижая голос, сообщил поклонник музы театра. – Только мне к приезду гетмана заказана не трагедия,
