а комедия. И, знаешь, какое дело я задумал? Покажу наряду с французской одноактной пьеской сцены из Шекспировой комедии.
– Смелое новшество, – одобрил собеседник. – И какую же комедию ты выбрал?
– «Укрощение строптивой». Пьеса забавная, и в ней есть остроумные диалоги.
– И кто же у вас будет играть «the shrew»5? Не эта ли черноглазая фурия?
– Я еще колеблюсь между нею и Гликерией Бородич. Но Гликерия у нас поет в «Служанке-госпоже»6, она училась пению. Так что, может быть, роль в комедии поручу все-таки Анастасии…
– Да у вас, гляжу, солидный репертуар! – рассмеялся Томский. – Ты здесь – как Александр Петрович в Петербурге. И вот ведь совпадение: Сумароков служит старшему Разумовскому7, а ты – младшему.
– Увы, я не столько Кириллу Григорьевичу служу, сколько Теплову, – вздохнул Шалыгин. – Он в отсутствие гетмана всем тут распоряжается и в гневе бывает очень лют. А грубость его известна. Даже дамы на него жалуются. Вот недавно помещица Авдотья Журавка говорила, что он отнял у ней место в карете, и она осталась на улице стоять под дождем. Признаюсь, я со страхом жду его приезда из Киева.
– Да, Теплов в доброте не замечен, – усмехнулся Томский. – А сейчас у него появились особые причины для раздражения. Я ведь с ним ехал от Москвы до Киева, и он всю дорогу произносил гневные тирады.
– А что случилось? – живо заинтересовался Шалыгин, тяготившийся своей зависимостью от всесильного ментора.
– Дело в том, что Ломоносов еще зимой побранился с двумя нашими могуществами – Тепловым и Шумахером8. Михайло Васильевич требовал более сильного участия ученого корпуса в управлении Академией. После этого Шумахер с Тепловым донесли нашему Президенту Академии, а вашему гетману Кириллу Григорьевичу, что не могут присутствовать вместе с «нахалом» Ломоносовым в академических собраниях. Кирилл Григорьевич послушал своего наставника, а также господина Коварнина, и запретил Михаилу Васильевичу являться в собрания.
– А «Коварнин» – это Шумахер?
– Да, это прозвище ему дал наш Михайло Васильевич. Оно бы, кстати, и Теплову подошло. Ну, а дальше было так. Ломоносов написал Шувалову: «Я осужден, Теплов цел и торжествует. Президент наш добрый человек, только вверился в Коварнина. Президентским ордерам готов повиноваться, только не Теплова». Понятное дело, все дошло до Разумовского. Кирилл Григорьевич, слава Богу, обладает здравым смыслом, и сообразил, что жертвовать великим ученым в пользу коварного чиновника – дело неблагодарное и бесславное. И потому указание относительно
