прекрасное, и оно не виновато, что его носит такая лицемерка, как супруга Голенищева.
– А вы считаете Ингу лицемеркой? – поспешила спросить Ксения.
– Да это я так, к слову пришлось, – замялась Ирина Карловна.
– Конечно, лицемерка! – прозвучало властное меццо-сопрано Евгении Константиновны. – Она ненавидела мою дочь, да и всю нашу семью, но при этом везде распускала слухи о своем сочувствии и соболезновании. А незадолго до… до трагедии она пришла в «Феникс» и пригласила Марину на юбилей к своему отцу. Каково? Ведь для нее это был только предлог, чтобы узнать, действительно ли Марина уезжает из России.
– А ей очень хотелось, чтобы ваша дочь уехала? – спросила Ксения.
– Разумеется!
– Но только, я думаю, ей хотелось, чтобы Марина уехала не в Париж, а в Тмутаракань, – скептически заметила Ирина Карловна.
– Значит, вы уверены, что Инга Ховрина ненавидела вашу дочь? – продолжала осторожно допытываться мнимая журналистка.
– Еще бы мне не быть уверенной, – пожала плечами бывшая примадонна. – Однажды в театре я перехватила взгляд, который эта кобра бросила на Марину. Уж я во взглядах кое-что понимаю.
– Но с чего бы Инге было ненавидеть Марину Андреевну? – удивленно заметила Ксения. – Ревность? Но ведь развод с Голенищевым состоялся так давно…
– Дело не только в ревности! – воскликнула Потоцкая. – Эта кобра давно точила зубы на нашу семью. Ей было не больше шестнадцати лет, когда она вздумала стать великой певицей. Но, когда я ее прослушала, то при всех объявила, что вокальные данные у нее очень слабые – в лучшем случае, потянет на ресторанную певичку. Ховрины не ожидали такого ответа. Привыкли все пробивать с помощью связей и взяток. А для меня искусство превыше всего. Я даже собственную дочь не признала вокалисткой. И вот Инга с тех пор затаила злобу. В певицы она больше не совалась, но мне решила отомстить. И, в конце концов, нашла способ. Я уверена, что это она наняла каких-то колдунов, экстрасенсов, и они внушили Мариночке мысль о самоубийстве. Это из-за меня, старой недогадливой дуры, она убила мою дочь!.. И мне никто не верит, ни Ирина, ни Алеша, никто…
Евгения Константиновна стала всхлипывать и что-то бормотать; явно приближался припадок, и Ксения даже испугалась. Но Ирина Карловна, видимо, привыкшая управляться с больной подругой, быстро напоила ее какой-то микстурой и чуть ли не силой заставила лечь на диван. Евгения еще продолжала какое-то время метаться, но Ирина стала успокаивать ее монотонно-неразборчивой речью, проделывая при этом пассы руками у нее над головой. Постепенно Евгения утихла и даже вроде бы задремала.
Ксения поняла, что ей пора уходить. Ирина Карловна, проводив ее в прихожую, шепотом попросила:
– Только уж вы, Оксана, не пишите, в каком состоянии она находится и какую ахинею несет по поводу жены Голенищева. Вы же понимаете, что женщине, пережившей такое горе, трудно остаться душевно здоровой.
– Не беспокойтесь, Ирина Карловна; прежде, чем что-то опубликовать, я дам вам почитать рукопись, обещаю. А Евгении Константиновне надо бы подлечиться, сердце у нее на пределе. – Ксения вздохнула.
– Не могу убедить ее лечь в больницу. И за рубеж, к родственникам, тоже не хочет ехать. Чувствую, что придется вызывать карету и силой увозить ее в клинику – только, конечно, в хорошую.
Пожелав Ирине Карловне здоровья и стойкости, Ксения покинула квартиру бывшей примадонны. Выйдя из дома на улицу, она, как учил ее Леонид, незаметно посмотрела по сторонам. Все было спокойно. «Жигули» Станового